Психология стала самостоятельной наукой в конце прошлого столетия. У ее колыбели стояли естествоиспытатели-физиологи.

Быстро развивающаяся экспериментальная физиология натолкнулась на явления, которые хотя и производятся телесными органами, но уже относятся к разряду "душевных". Так, изучение органов чувств не могло ограничиться анализом ни их анатомической структуры (микроскоп позволил к тому времени проникнуть в ее тончайшие детали), ни процессов возбуждения в нервных волокнах. Оно побуждало рассмотреть и производимые ими психические процессы - ощущения и восприятия.

Откуда появилось это воззрение? Оно не могло держаться в течение многих веков, если бы в нем не преломились некоторые реальные особенности психической деятельности. Умение человека наблюдать за собственными психическими состояниями вовсе не является фикцией, человек способен сосредоточиться на своих мыслях, он может посредством речевых сигналов дать самоотчет о переживаниях, стремлениях и т. д. Иллюзия начинается там, где способность, о которой идет речь, принимается за определяющее начало душевной жизни и единственный источник информации о ней. На этой иллюзии строится интроспекционизм - учение, согласно которому реальность психических явлений определяется их непосредственной данностью сознанию субъекта: с непогрешимой достоверностью я различаю свои ощущения, свои чувства и мысли; ни о чем другом я не имею такого отчетливого знания, как о порождениях собственной души - незримых для другого психических продуктах. Менялись мнения о свойствах этих продуктов, но удивительно прочным оставалось убеждение в том, что психическое - это непосредственно переживаемое. Многим казалось, что версия об уникальности психического, его несопоставимости с явлениями физического мира - самоочевидный факт и потому не нуждается в доказательствах...

В ХIХ в. перед лицом поразительных успехов естествознания популярной становится идея о том, что психология должна изучать не душу, а "душевные явления", что их источником служит деятельность органов чувств, что порождения этих органов - ощущения суть первичные элементы сознания, которые соединяются не по произволу, но соответственно законам образования психической связи (ассоциации), напоминающим по своей неотвратимости законы механики или химии.

Хотя требование перейти от "метафизики души" к эмпирическому изучению психических явлений и сыграло свою роль в расчистке почвы для новых идей и методов, само по себе оно было недостаточно, чтобы освободить психологическую мысль из теней интроспекционизма. Ведь общий взгляд на сознание как непосредственно данное субъекту оставался прежним.

Конечно, эта перестройка происходила в гуще лабораторной исследовательской работы, а не в сфере умозрения... Коренные преобразования в самом строе мышления, а не позитивистские декларации обусловили переход от донауного знания к научному, от "геоцентрического" взгляда, представлявшего весь круг психических явлений вращающимся вокруг сознания субъекта, к "гелиоцентрическому", согласно которому субъективное, сознаваемое определяется системой отношений между человеком и миром. Этот переход совершался в острых идейно-научных коллизиях. Он потребовал упорного труда множества исследователей, определивших в конечном счете особенности нашего современного знания о психической деятельности.

Предпринимая первые попытки добыть экспериментальные данные о человеческой душе, естествоиспытатели (физиологи) сталкивались здесь с ощущением, чувствованиями - "материей", в реальности которой сомневаться было невозможно и которая вместе с тем требовала для своего описания собственного психологического языка. Непонятной оставалась возможность перевода с этого языка на привычный язык естествознания. Действительно, как соотнести субъективные, непространственные, бестелесные порождения внутреннего мира с внешними явлениями, которые можно объективно наблюдать, варьировать путем применения экспериментальных приборов, измерять и т.д.?

Эта проблема - центральная для понимания путей развития психологии как науки. Прошли десятилетия напряженных исканий, острых дискуссий, возвышения и гибели множества теорий, прежде чем ученые поняли, что она является псевдопроблемой, что ее источником послужила ложная в самой своей основе совокупность представлений о природе психического. Что считалось предметом психологии при ее зарождении? Это наука о непосредственном опыте, провозгласил, например, немецкий психолог Вундт. Иначе говоря, о том, что непосредственно испытывает субъект, о явлениях, которые он открывает в самом себе с помощью самонаблюдения (интроспекции). Действительно, ни одна наука не занимается такого рода феноменами. Чтобы понять, что они не могут быть также предметом и для психологии, понадобилось немало времени. <....>

Но если признаки, которыми наделялось сознание с позиций интроспективной концепции, превратили его в научную фикцию, то какова та реальность, из которой в действительности черпали свои идеи пионеры экспериментального изучения душевных явлений? Если представления, которые сложились в предшествующий период, не могли использоваться для организации научно-психологического исследования, то каковы новые категории, сумевшие выполнить эту функцию? Перед нами встает задача реконструкции исторической действительности, объяснения того, как это было? <...>

Научное познание коллективно по своей сути. И психология создавалась великим множеством умов и рук. Хотя среди участников этой коллективной работы имелись умы огромной обобщающей силы (достаточно назвать имена Дарвина, Гельмгольца, Сеченова), они не оставили единой системы, которая запечатлела хотя бы в общих чертах облик рождающейся новой науки, обретшей независимость от философии и физиологии. Объясняется это, в ряду причин, и тем, что каждый из исследователей ориентировался на "собственные" проблемы, открывая определенные "грани" и "сгибы" предмета психологии, но не ставя задачу (ибо для этого время еще не созрело) постичь его в целом. Лишь на известном расстоянии становятся приметны нарождавшиеся в ту эпоху главные линии развития научной мысли, перекрещивание которых и помогло раскрыть искомую психическую реальность.

Обозначим эти линии. Первая их них, представленная прежде всего именами немецких естествоиспытателей Гельмгольца, Вебера, Фехнера и голландца Дондерса (за которыми, в свою очередь, стоят многие другие имена), была связана с экспериментальным и математическим анализом ощущений и двигательных актов - чувствительности и реактивности организма.

Достижения этого направления и стали основой для первой экспериментально-психологической программы, выдвинутой Вундтом.

Второе направление выросло из эволюционного учения Дарвина, произведшего, как известно, глубокие преобразования в науках не только о жизни, но и о человеке.

Лидером третьего направления был другой англичанин - Гальтон. Ему психология обязана введением и разработкой статистических методов в связи с исследованием различий между людьми.

Четвертая линия уходит корнями в изучение психоневрозов и гипнотизма. Оно велось преимущественно французскими неврологами.

Пять направлений создали естественнонаучную основу, на которой воздвигнута современная психология. Нетрудно заметить, что ни одно из них не ограничивало себя "непосредственно данными фактами сознания", но все они выводили эти факты из объективной, независимой от сознания связи реальных явлений - физических и биологических.

Стало быть, принцип уникальности психики, ее несопоставимости ни с чем телесным вообще не служил тем критерием, по которому область психологии отграничивалась от сферы других наук.

Но если психическая реальность не сводится к феноменам сознания, выступающим в своей неповторимости и непосредственности перед обратившим на них свой внутренний взор субъектом, то чем же она является?

Какие грани этой реальности открылись благодаря внедрению объективного подхода, причинного анализа, экспериментальных и количественных методов? Преобразовательная работа рассмотренных выше направлений привела к вычленению по меньшей мере пяти категорий, каждая из которых характеризует одну из сторон предмета психологии...

1. Образ. Первоначальным объектом экспериментально-психологического изучения стал чувственный образ - ощущение. Оно производится органом чувств и мозгом, является их жизненной функцией.

Вместе с тем образ выражает познавательное (гносеологическое) отношение психики к объективному миру. Без этого отношения психической реальности не существует, хотя она к нему и не сводится. Образ функционирует независимо от того, направляет ли индивид на него аппарат самосознания или нет. Образ также реален, как физические и нервные процессы, его порождающие. Он не идентичен этим процессам и потому как таковой не может быть объектом изучения ни физики, ни физиологии.

Он существует не в особом "психическом пространстве", а в системе реальных жизненных отношений между индивидом и миром.

Тем самым была выявлена отражательная природа образа, его соответствие структуре внешней среды.

Отношение образа и вещи не ограничивается ощущением. Мир представлен в психике в виде сложной иерархии различных познавательных структур - до самых абстрактных понятий включительно.

Впоследствии психологическая мысль приступила к экспериментальному изучению этих структур. На первых же порах был приподнят краешек завесы над чувственным образом и механизмами его построения. До того образ рассматривался только с точки зрения философской, гносеологической, для которой основное - это отношение между образом и познаваемым объектом. Теперь же был сделан решающий шаг по пути исследования образа как реального продукта, регулятора и координатора жизнедеятельности. Этот шаг предполагал прослеживание теснейшей связи между образом и телесным действием.

2. Действие.

Эта категория складывалась под влиянием рефлекторной концепции. Но физиология не видела в эффекторном (двигательном) конце рефлекса ничего, кроме мышечной работы. Сеченов показал, что исполнительные эффекты в поведении организма имеют не только физиологический, но и психологический смысл и, стало быть, причастны психической реальности как таковой. Сеченоская идея превращения внешнего действия во внутреннее (интериоризация) открывала принципиально новые перспективы понимания мыслительных актов, представлявшихся прежде как чисто духовные. Существенно важным для трактовки действия как психологической категории явились также опыты по изучению времени реакции, показавшие, что психические процессы (различение и выбор) являются определяющими по отношению к чисто телесным и тем самым имеющим собственное значение.

3. Мотивация. К этой категории относится сфера импульсов - психодинамики, психоэнергетики - побуждений, придающих действию направленность, избирательность и стремительность.

В предшествующий "фисософский" период своего развития психологическая мысль связывала побуждения с волей как особой духовной силой, способной разрушить причинные связи материального мира (они считались распространяющимися только на тело).

4. Общение (психосоциальное отношение). Объективные связи индивида с социальной средой представлены в его психике в особых формах, не сводимых к другим. Основа общения - производственный процесс, трудовая деятельность. Преобразования, обусловленные этим процессом, на всех уровнях психической жизни человека - от элементарных ощущений и потребностей (образов и мотивов) до ее вершин - впервые получили подлинно научное, детерминистическое объяснение в марксистской философии.

В дальнейшем развернулось конкретно-научное изучение социально-психологических особенностей человеческой деятельности... Непосредственное общение между индивидами образует своеобразную систему отношений, отличную от отношений этих индивидов как к миру природы, так и к миру культуры. В сфере непосредственного общения людей происходит непрерывный "обмен реакциями", и каждый из его участников воспринимает другого в качестве субъекта, способного изменить свое поведение в зависимости от внутренних психологических установок. Зависимость эффекта воздействия от установок выявилась при изучении гипноза и внушения. Но тогда же обнаружилось и большое многообразие индивидуальных реакций, имевшее своей причиной уже не динамику непосредственного общения, а некоторые устойчивый свойства, присущие его участникам.

5. Индивид - личность. Любая живая система обладает неповторимыми, одной только ей присущими особенностями. Они касаются и ее физиологических (телесных), и психологических параметров. Рост, вес, отпечатки пальцев, обмен и множество других признаков характеризуют первые. Но какие мы отнесем ко вторым? После того, что было сказано об основных психологических категориях, ответить на этот вопрос нетрудно. Индивидуальные различия в сфере образов (ощущений, восприятий, представлений), действий (время реакции), мотивации, общения (внушаемость) обнаруживалась в исследованиях, не ставивших своей задачей специальное изучение этих различий.

Имеется ли, однако, необходимость вводить в качестве первичного, к другим категориям несводимого понятие об индивиде-личности? Такое понятие необходимо в системе психологического знания, ибо образ, действие, мотив, общение, хотя и несводимы друг к другу, существуют реально только как "ипостаси" целостного человека - индивида и личности. <...>

Пять категорий, в которых выступила психическая реальность, являлись категориями научного мышления. Это значит, что они вырабатывались благодаря специальным методам научной деятельности. Это значит также, что они прошли испытание специальными проверочными средствами науки как особой системы познания и общения...

Очевидно, что за каждой из вычлененных категорий стояла огромная по масштабам и трудностям работа, в ходе которой психологическое знание формировалось нераздельно с методами его добывания.

1. По-видимому, люди начали задумываться над существованием некоего духовного начала, направляющего их поведение, в очень далекие доисторические времена.

2. Первые теории, выдвигавшиеся для объяснения поведения, привлекали для этого факторы, внешние по отношению к индивидууму, будь то "тень", обитающая в теле и покидающая его после смерти человека, или боги, которых считали ответственными за все действия людей.

3. Греческие философы, в особенности Аристотель, выдвигали идею о существовании души, находящейся в единстве с телом и контролирующей мысли и чувства, которые опираются на опыт, накапливаемый в течение жизни.

4. Философы средневековья, не располагая новыми данными, не смогли продвинуть вперед изучение психики. Лишь в ХYII веке благодаря теориям Декарта зарождается современная психология, в основе которой лежит представление о соотношении между нервной системой и поведением. Однако Декарт все еще полагал, что за действия человека ответственна душа.

6. В ХYIII веке психология тоже отделилась от философии, пытаясь заменить изучение "души" изучением сознания и процессов мышления.

7. Научная психология родилась, однако, лишь в конце ХIХ века в результате применения научного метода в лабораториях. В этом участвовали две школы, занимавшие видное место: структуралисты, пытавшиеся описать структуры, лежащие в основе сознания и функционалисты, изучавшие его адаптивную роль. Однако метод интроспекции, используемый, хотя и по-разному, обеими школами, все еще сильно страдает субъективизмом.

8. В начале ХХ века бихевиористы заявили, что если психология хочет стать настоящей наукой, то она должна опираться исключительно на поведенческие акты, доступные для объективного наблюдения, и на их связь с теми ситуациями, которые их вызывают. Согласно теории бихевиористов, поведение индивидуума в основном определяется средой и поэтому в принципе укладывается в схему S-R (стимул-реакция).

10. Когнитивный подход делает упор на то, что формирующиеся в мозгу человека знания и выводы идут дальше той простой информации, которую мозг получает из внешней среды или уже содержит в себе от рождения. Согласно гештальтистам, исходная запрограммированность определенных внутренних структур уже заранее ориентирует ряд перцептивных и когнитивных процессов, тогда как, по мнению конструктивистов, наследственно детерминированные интеллектуальные функции создают возможность для постепенного, шаг за шагом, построения интеллекта в результате активных воздействий индивидуума на среду.

Со своей стороны когнитивная психология пытается выяснить способы совершенствования мыслительных процессов и переработки информации.

12. Социально-психологический подход видит в индивидууме лишь общественное существо, находящееся в постоянном взаимодействии с другими, чем и определяется по большей части его поведение независимо от индивидуальных особенностей.

13. Каждый из этих различных подходов характеризуется собственным представлением о человеке, его происхождении и формировании. Это вызывало множество конфликтов между школами, но сейчас они постепенно затихают. По существу все больше и больше психологов избирают эклектический подход.

14. В процессе эволюции психологии предлагалось немало определений этой науки. В настоящее время ее определяют как научное исследование поведения и внутренних психических процессов и практическое применение получаемых данных.

(Годфруа Ж. Что такое психология: В 2-х. Т.: Пер. с франц. - М: Мир, 1992, с. 93-95).

Для психологии сознания - это не особая форма отражения, добавляемая к описанным нами выше, не дополнительная "психическая функция", как считают некоторые психологи, а их обобщение, синтез, интеграл. Только в этом смысле сознание есть высшая форма отражения. Сознание существует лишь постольку, поскольку существуют и проявляются эти формы отражения, но не каждая в отдельности, а вместе. Доминирующее проявление той или иной формы отражения в их общем ансамбле может быть различно. Поэтому и состояния сознания различны, когда человек внимательно прислушивается, или когда он пишет стихи, или волевым усилием сдерживает боль. В. Джемс говорил о "потоке сознания"; и этот поток меняется, принимая ту или иную доминирующую в данный отрезок времени форму, становясь то более конкретным, то абстрактным, то предметно-действенным, то более пассивным или предельно активным.

Понятие "сознание" и "человеческая психика" по содержанию не тождественны. Объем первого уже второго; сознание это только субъективный компонент человеческой психики, в которую входит и объективизация сознания - деятельность.

Выше уже упоминалось, что с того момента, когда на основе физиологического отражения появилось психическое, возникло и субъективное, но субъективное это разное у различных видов животных. Субъективное в психике человека приняло по сравнению с психикой животных (в силу появления второй сигнальной системы действительности и, следовательно, понятий, мышления) форму идеального. Это человеческое субъективное и есть его сознание.

Сознание не существует вне человеческой психики. Более того, оно, как все субъективное, познается через психику, объективизирующуюся у животных в поведении, у человека в деятельности. <...>

Сознание, взятое как целое, имеет свою структуру, элементами которой являются отдельные акты сознания. Это как бы выделяемые по относительной самостоятельности отдельные срезы потока сознания. Имеет сознание и свои подструктуры, и общие свои качества.

Каждый акт сознания можно рассматривать как точку потока сознания. Ведь как уже было сказано, если внимание как психическое явление есть организация психики, то в каждом акте внимания можно выделить его субъективный компонент - организацию сознания. А раз так, то можно говорить и о переключении сознания, и о его распределении. Это - в норме. Психопатология и психиатрическая клиника демонстрируют случаи, когда сознание начинает течь как бы двумя одновременными параллельными потоками, но о них будет сказано несколько ниже.

Одной из подструктур сознания являются основные функции сознания - это те формы психического отражения (эмоции, ощущения, мышление, восприятие, чувства, воля и память), выше уже включенные в рассматриваемую систему психологических понятий.

Другая подструктура сознания определяет степень динамики или, напротив, константности актов сознания. Динамика сознания включает три формы, на которые мы уже указывали, как на три категории психических явлений, а именно психические процессы, состояния и свойства. В системе явлений и понятий сознания они определяются как процессы сознания, состояния сознания и свойства личности (поэтому личность - это человек как носитель сознания). Но сознание, как целое, не может быть сведено только к этим формам отражения и проявлениям динамики, оно имеет и другие качества, главными из которых являются: активность, константность, целостность и преемственность сознания.

Именно тот факт, что в структуру сознания входят психические явления всех трех форм (как процессы, состояния и свойства личности), обусловливает его и константность, и динамичность. Константность сознания определяется психическими состояниями и, в особенности, свойствами личности. Динамичность сознания обусловливается кратковременными и быстро меняющимися психическими процессами. Преемственность сознания, проявляющаяся в форме феномена "я", определяется долговременной памятью и, в свою очередь обусловливает ее специфическое значение в структуре сознания.

Выделение "я" из "не-я" - это первый акт появления индивидуального сознания в антропогенезе, повторяемый и в онтогенезе. Вначале это выделение своего тела, хорошо наблюдаемое у детей, сперва говорящих о своем теле, как о чужом: "Сережин животик", "Сережины ручки", а только потом "мой животик". Завершается этот процесс появлением и развитием самосознания как осознанием своей роли в обществе, о чем будет сказано ниже. <...>

Следует остановиться еще на одной поструктуре сознания, именно на различных уровнях ясности. Один из низших его уровней - спутанное сознание легко наблюдать в так называемом "просоночном" состоянии. Еще более низкий уровень сознания дают "подсознательные явления", явления приторможенного, редуцированного сознания. Ниже последнего лежат только патологические изменения сознания (бред, делирий, сопор и т.д.) и полная потеря сознания (обморок, наркоз). Все это снижение уровня ясного сознания, обычно свойственного человеку. Повышение его уровня отмечается при вдохновении, высшим уровнем которого является творческое озарение. <...>

Элементом потока сознания, как сказано выше, является акт сознания, неизменное по своей структуре и поэтому кратковременное его проявление. Акт сознания редко может быть либо только переживанием, либо только познанием, либо только отношением; чаще он включает эти три компонента, которые мы объединяем в подструктуру атрибутов сознания. Однако степень выраженности каждого их этих компонентов весьма различна. Потому каждый акт сознания можно образно рассматривать как точку в системе трех координат этих трех важнейших психологических категорий, говорящих о трех атрибутах сознания.

Атрибут - это неотъемлемое свойство чего-либо, без которого оно не может ни существовать, ни мыслиться. Неверно было бы думать, что и само это понятие и эти три атрибута сознания - переживание, познание и отношение должны рассматриваться только в гносеологии, а не в психологии. Немало неясностей в психологии проистекает потому, что отношения, например, рассматриваются только как свойства личности, без учета того, что они прежде всего атрибуты сознания. <...>

Подводя итог, можно дать следующую структуру индивидуального сознания, в которой ранее описанные поструктуры и их подструктуры расположены в иерархии от высших к более элементарны.

1-я подструктура - атрибуты сознания: отношение, познание, переживание.

2-я подструктура - уровни ясности сознания: творческое озарение, вдохновение, ясное сознание, спутанное сознание, неосознанные явления, патологические нарушения, потеря сознания.

3-я подструктура - динамики сознания: свойства личности, состояния сознания, процессы сознания.

4-я подструктура - функции сознания: память, воля, чувства, восприятия, мышление, ощущения, эмоции.

Самосознание - высшее выражение сознания у человека как члена общества, направленное на самого себя. Самосознание у человека может быть только как у члена общества. <...>

Структура самосознания, взятого как целое, аналогична общей структуре сознания. Здесь можно выделить и самопереживание, широко известное под термином самочувствие. Есть здесь и сложная гамма самоотношений. Б.М. Теплов, например, рассматривал его в качестве одного их компонентов характера. Третьим наиболее существенным компонентом самосознания является самопознание. <...>

Сейчас внимание общественной (социальной) психологии привлечено к проблеме сознания малых групп, в особенности коллективов.

(Платонов К.К. О системе психологии. - М. "Мысль", 1972, с. 84-100)

Если иметь в виду последние 100 лет, то история представлений о неосознаваемых формах высшей приспособительной деятельности мозга обрисовывается как своеобразное качание маятника теоретической мысли между двумя полюсами: откровенным и подчас крайне реакционным иррационализмом, с одной стороны, и тем, что в представлениях о" бессознательном" имеет, напротив, рациональный характер и что должно рано или поздно стать неотъемлемой частью диалектико-метериалистического учения о закономерностях работы центральной нервной системы человека, с другой стороны. Процесс освобождения идеи "бессознательного" от тяготевших над ней традиций идеалистического понимания был поэтому крайне медленным, поступательные шаги в нем нередко сменялись периодами длительного застоя и даже регресса. Конечно, это не могло не повлиять как на роль, которую эта идея играла в формировании различных областей знания, так и на особенности отношения к ней, характерные для различных исторических периодов.

Для того чтобы понять, как вопреки всем этим трудностям происходило постепенное включение идеи "бессознательного" в контекст научных теорий, необходимо учесть также следующее. В этой идее скрещиваются, как в своеобразном фокусе, очень разные линии развития философии и научной мысли. А в результате такого скрещивания возникает характерная "междисциплинарность" представления о "бессознательном", его связь с широким кругом специальных областей знания - от теории биологического регулирования, нейро- и электрофизиологии до психологии творчества, теории искусства, вопросов социальной психологии и теории воспитания включительно.

Подход к проблеме "бессознательного", характерный для русской и в дальнейшем для советской науки, определялся (без всяких упрощенных попыток отрицания этой проблемы) прежде всего некоторыми методологическими принципами, которые обоснованно рассматриваются и поныне как единственно в данном случае адекватные. Главный из этих принципов заключается в том, что проявления "бессознательного" могут и должны изучаться на основе той логики и тех категорий, которые используются при изучении любых иных форм мозговой деятельности. Никакое замещение рациональных доказательств аналогиями, причинного объяснения "вчуствованием", или "пониманием" (в смысле, придаваемом последнему понятию Dilthey), детерминистического анализа данными не контролируемой объективной интроспекции и т.д. при исследовании "бессознательного" недопустимо, если мы, конечно, хотим остаться в рамках строго научного знания, а не мифов или художественных аллегорий.

Если бросить ретроспективный взгляд на весь этот широкий круг работ, проводившихся на протяжении десятилетий, можно значительно более обоснованно утверждать, что общая ориентация этих исследований, основные теоретические принципы, от которых исследования отталкивались, оказались во всяком случае способными превратить проблему "бессознательного", вопреки всему своеобразию и парадоксам ее предшествующей истории, в предмет строго научного анализа.

Однако, одновременно (и это также должно быть отчетливо сказано) мы видим теперь, что представители этого общего направления не смогли одинаково глубоко осветить качественно разные стороны вопроса о природе и законах "бессознательного". Мы имеем в виду следующее.

Анализируя проблему "бессознательного", можно концентрировать внимание на разные ее аспектах. Мы напомним некоторые из основных выступающих здесь планов, что позволит оттенить более сильные и более слабые стороны охарактеризованного только что общего подхода.

В условиях реальной психической жизни все эти разные планы проявлений "бессознательного" неразрывно связаны между собой. Вместе с тем при экспериментальном и теоретическом анализе они нередко выступают дифференцированно, постольку каждый из них требует своего раскрытия особых методических приемов и особого истолкования. <...>

В работах, выполненных в нашей стране, а также в ряде очень важных подчас исследований, проводившихся со сходных методологических позиций за рубежом, было сделано немало, чтобы углубить физиологическую трактовку первого из названных выше аспектов (понимание "бессознательного" как особой формы рефлекторного отражения внешнего мира)... Объединяющим в проблемном отношении все эти, казалось бы, очень резко ориентированные исследования является то, что в них прослеживаются недостаточно или даже вовсе неосознаваемые реакции на стимуляцию и анализируются физиологические механизмы и психологические проявления этих латентных процессов.

И наконец, третий план влияний, оказываемых "бессознательным" на динамику вегетативных процессов и смысловую сторону поведения. Надо прямо сказать, что в то время как за рубежом именно к этому особенно важному для медицины аспекту проявлений "бессознательного" уже давно приковано серьезное внимание разных направлений психосоматической медицины и всей психоаналитической школы (имеется в виду как ее ортодоксальное направление, так и многочисленные модернизированные ответвления), отечественные исследователи долгое время этой стороной проблемы в достаточной степени не интересовались. Систематическое исследование вопроса, какую роль неосознаваемые психические процессы играют в детерминации сложных форм приспособительного поведения, проводилось у нас по существу только в рамках психологического направления, созданного Д. Н. Узнадзе.

Приступая к рассмотрению функций "бессознательного", мы хорошо понимали, что анализ этих функций может претендовать на серьезное внимание только в том случае, если общее учение о сознании приводит к обсуждению проблемы "бессознательного" как к одному из своих необходимых составных разделов. <...>

Раскрытие представления о сознании с позиций диалектико-материалистического учения о мозге неизбежно придает мозговым процессам, лежащим в основе специфической деятельности сознания, качество активности, заставляет рассматривать их как фактор, который непосредственно вмешивается в развертывание психологических феноменов и физиологических реакций, оказывая глубокое влияние на всю их динамику. Когда же возникает вопрос о механизмах, обеспечивающих эту активность, мы оказываемся, быть может, несколько неожиданно вновь в кругу представление, близких к идеям нейрокибернетики. Эта близость возникает потому, что активность сознания не может быть понята иначе как связанная с явлениями "презентирования" действительности в смысле, придаваемом этому понятию А.Н. Леонтьевым. "Презентирование" же проявляется в характерном как бы "удвоении" картины мира, выступающем как своеобразное выражение психологического "моделирования", а тем самым как психологическая основа регулирования предстоящей деятельности.

Если, однако, сознание не эпифеномен, а активный фактор мозговой деятельности, то каково же его отношение к активности "бессознательного"? Здесь мы ограничимся упоминанием только одного тезиса, который в плане дискуссии с психоаналитической школой имеет принципиальное значение.

Не подлежит сомнению, хотя в литературе этот момент редко подчеркивается и может быть для сторонников психоанализа неожиданным, что одной из ошибок фрейдизма явилось поразительное упрощение проблемы связей между сознанием и "бессознательным", резкое сужение диапазона разнотипных выступающих здесь отношений. Вся трудно вообразимая и внутренне противоречивая сложность этих отношений была сведена теорией психоанализа к единственной динамической тенденции - к функциональному антагонизму сознания и "бессознательного", к учению о "вытеснении" как об основном эффекте этого антагонизма и к представлению о символике как о главном способе преодоления "бессознательным" разнообразных запретов, которые на него налагает сознание. Такое ограничивающее понимание должно быть отклонено не только потому, что вступает в противоречие с принципами эволюционного подхода, но и потому, что все без исключения объективные исследования неосознаваемых форм психики и высшей нервной деятельности подтверждают существование между сознанием и "бессознательным" взаимодействий, носящих характер как функционального антагонизма, так и функциональной синергии. Последний тип отношений преобладает в условиях нормы и необходим для адекватной организации самых различных форм адаптивного поведения.

Понимание этой двойственности в отношении категорий сознания и "бессознательного" не только освобождает от неправильной психологической трактовки. Оно не менее значимо и в более широком социологическом и философском плане, так как устраняет характерное для психоаналитической концепции противопоставление сознания "бессознательному" как двух изначально антагонистических сущностей. Отказ же от этого противопоставления ведет к отказу и от пессимистического взгляда фрейдизма на судьбу человека и человечества в целом. Он освобождает нас от идеи безысходной якобы подчиненности сознания неосознаваемым примитивным влечениям, от представления о безнадежности борьбы против того, что будто бы только слегка прикрыто флером цивилизации, но остается как неискоренимое напоминание о происхождении современного человека от его далеких звероподобных предков.

Связь логики фрейдизма с этой мрачной философией неоспорима. После того же как идеи Фрейда были возведены в ранг социологической доктрины, они не только способствовали укреплению этих духовно обезоруживающих и (не побоимся резкого слова) аморальных догм, но продолжают питать их в разных формах, к сожалению, и поныне. <...>

Поэтому понятие "неосознаваемые формы высшей нервной деятельности" в его собственном, узком смысле целесообразно резервировать для обозначения именно подобных своеобразных процессов, за которыми, вопреки их целесообразной направленности, невозможно увидеть динамику обычных субъективно "переживаемых" психологических состояний.

Из всего сказанного достаточно ясно, что, не учитывая роли "бессознательного" как фактора регуляции и, в частности, не учитывая значения неосознаваемых "установок", мы лишены возможности понять организацию наиболее важных форм приспособительной деятельности мозга. В отрыве от идеи неосознаваемого регулирования невозможно понимание ни "автоматизированных" действий, ни иерархии в функциональной структуре актов поведения, ни природы сновидений, ни физиологических механизмов провокации и сопротивления болезни, ни многого другого.

(Бассин Ф.В. Проблема бессознательного. - М.: "Медицина", 1968, с. 15-33; 362; 369-385 )

Нужен был коренной пересмотр как основных представлений о природе и строении "психических функций", так и основных представлений о формах работы человеческого мозга. Такой пересмотр был сделан благодаря успехам современной психологии, с одной стороны, и современной нейрофизиологии - с другой.

Сложные формы психической деятельности перестали понимать как данные от природы и далее неразложимые "способности"; вместо старого представления об основных "психических функциях", свойственных человеку и не претерпевающих существенных изменений в процессе развития человека, было выдвинуто положение, согласно которому все виды сознательной деятельности человека - это сложные функциональные системы, многие из которых социальны по своему происхождению, опосредствованы по своему строению и саморегулирующиеся по своим функциональным особенностям. <...>

Современная наука пришла к выводу, что мозг, как сложнейшая саморегулирующая система, состоит по крайней мере из трех основных устройств, или блоков. Один их них, включающий системы верхних отделов мозгового ствола, сетевидной, или ретикулярной формации, а также образования древней (медиальной и базальной) коры, дает возможность сохранить известное напряжение (тонус), необходимое для нормальной работы высших отделов коры головного мозга; второй (включающий задние отделы обоих полушарий, теменные, височные и затылочные отделы коры) - сложнейшее устройство - обеспечивает получение, переработку и хранение информации, поступающей через осязательные, слуховые и зрительные приборы. Наконец, третий блок, занимающий передние отделы полушарий и в первую очередь лобные доли мозга, обеспечивает программирование движений и действий, регуляцию протекающих активных процессов и сличение эффекта действий с исходными намерениями. Все эти блоки принимают участие в психической деятельности человека и в регуляции его поведения, однако тот вклад, который вносит каждый из этих блоков в поведение человека, глубоко различен, и поражения, нарушающие работу каждого из этих блоков, приводят к совершенно неодинаковым нарушениям психической деятельности. <...>

Та или иная форма психической деятельности может нарушаться при различных по локализации поражениях мозга, причем каждый раз нарушается вследствие устранения то одного, то другого фактора, иначе говоря, по-разному. Это означает, что, прослеживая шаг за шагом, как именно страдает та или иная форма поведения при различных по локализации поражениях мозга, мы можем полно описать, какие именно физиологические условия входят в состав и какую внутреннюю структуру она имеет. Можно привести много примеров, показывающих значение нейропсихологического исследования для анализа внутреннего состава таких психологических процессов, как восприятие и действие, речь и интеллектуальная деятельность. <...>

Многочисленными опытами над животными и клиническими наблюдениями на человеке было показано, что разрушение лобных долей мозга приводит к прекращению программирования действия намерением и выполнение двигательного акта замещается инертными стереотипами, нацело потерявшими свой соотнесенный с целью осмысленный характер. Если присоединить к этому факт, что после массивного поражения лобных долей как животные, так и люди лишаются возможности сличить эффект действия с исходным намерением и у них страдает тот аппарат "акцептора действия", который, по мнению ряда физиологов, является важнейшим звеном интегративной деятельности, тот урон, который наносится поведению разрушением этого аппарата, становится совершенно очевидным. Автор не может забыть письма, которое писала знаменитому советскому нейрохирургу Н. Н. Бурденко одна больная с поражением лобных долей мозга. "Дорогой профессор, - начиналось это письмо, - я хочу вам сказать, что я хочу вам сказать, что я хочу вам сказать..." и 4 листка писчей бумаги были заполнены инертным повторением этого стереотипа.

(Лурия А. Р. Мозг и психика, "Природа", 1970, 2, с. 20-29)

Опыт, целью которого было изучение функции ретикулярной системы среднего мозга, проводился на крысах. Главным исследователем был Джемс Олдс, вся работа велась под руководством физиолога Д. О. Хебба. Эта группа экспериментаторов в то время еще не вполне освоила технику точного размещения электродов в мозгу крысы. Вследствие этого у одной крысы кончик электрода не попал в нужный участок и оказался в ткани переднего мозга вблизи гипоталамуса. Благодаря этой счастливой случайности было открыто новое явление.

В ходе эксперимента животное с вживленным электродом, включенным во внешнюю цепь, поместили в большой ящик, в котором оно могло свободно передвигаться. Согласно программе опыта экспериментатор должен был замыкать цепь и посылать через электрод слабый ток всякий раз, когда животное случайно заходило в один определенный угол ящика. В опытах с крысой, в мозгу которой электрод был не на своем месте, наблюдалось необычное явление.

При пропускании тока крыса, казалось, испытывала приятное ощущение, и вскоре она начала упорно возвращаться в тот же угол, чтобы испытать его еще раз.

Это было действительно нечто новое.

Всякое сомнение в такой интепретации было устранено, после того как Олдс провел на грызунах остроумный опыт, основанный на принципе "сделай сам".

Он установил в клетке для крысы рычаг и соединил его с внешней электрической цепью так, чтобы всякий раз, когда крыса нажмет лапой на рычаг, через ее мозг проходил раздражающий ток. Таким образом, нанесение раздражения полностью зависело от самой крысы.

В эксперименте сразу же был получен совершенно ясный результат. Когда рычаг был отключен от электрической цепи, крыса при своих беспорядочных странствиях по клетке наступала на него от 10 до 25 раз в час. Когда же включали ток, крыса нажимала на рычаг несколько тысяч раз в час! И при этом не было никаких признаков "насыщения"! При надлежащем положении электродов животные непрерывно раздражали собственный мозг по несколько тысяч в час в продолжение 1-2 суток, пока не наступало физическое изнеможение.

Субъективную силу электрического "вознаграждения" измеряли и другими способами. В течение суток и более крысам не давали пищи, а затем пускали в клетку, в одном углу которой находился корм, а в другом - рычаг для" самораздражения". Крыса с надлежащим образом расположенным электродом, ранее научившаяся нажимать рычаг, не обращала внимания на пищу, направлялась прямо к рычагу и предавалась непрерывной оргии самораздражения, несмотря на голод<...>

Все исследовательские группы, работавшие на обезьянах, кошках и крысах, получили в общем одинаковые результаты. В стволе и связанных с ним отделах древнего мозга можно найти много небольших участков, раздражение которых электрическим током вызывает явно приятное ощущение. Некоторые из этих участков значительно эффективнее других. Когда электрод имплантирован в удачном месте, животное, если дать ему эту возможность, будет продолжать самораздражение до изнурения, а после отдыха будет снова и снова повторять то же действие, не обнаруживая никаких признаков того, что когда-либо наступит насыщение.

Раздражение коры мозга обычно не вызывает реакций удовольствия, хотя имеются исключения, которые, вероятно, можно объяснить обширными нейронными связями между корой и глубокими структурами мозга. Но когда в коре все же находят "центр удовольствия", он оказывается малоэффективным по сравнению с более действенными центрами древних отделов мозга. К тому же эффект раздражения коры обычно, по-видимому, обладает лишь привлекательностью новизны, так как он скоро надоедает животному - явление, никогда не наблюдавшееся при раздражении центров ствола мозга.

С этими глубже расположенными центрами, видимо, связаны какие-то чрезвычайно важные особенности природы животных.

Удовлетворение таких основных потребностей, как голод и половой инстинкт, оказывается, зависит просто от наличия электрического тока в надлежащих нейронных цепях головного мозга!

Когда после воздействия раздражающего тока обезьяна делает гримасы, вскрикивает, дрожит и явно пытается убежать, когда зрачки у нее расширяются, шерсть встает дыбом, она кусает и рвет находящийся вблизи ее рта предмет, иногда настолько твердый, что об него можно поломать зубы, приходится признать, что это не чисто внешние и автоматические симптомы: обезьяна действительно испытывает страх или боль или же одновременно оба эти чувства. Такие состояние, разумеется, неприятно не только для подопытного животного, но и для экспериментаторов. Им не доставляет удовольствия подвергать животных страху и боли, и они ограничиваются минимумом, необходимым для получения нужных им сведений. Оправдание всех таких исследований состоит, конечно, в том, что полученные знания, возможно, позволят в будущем облегчить боль и страдания людей. <...>

На протяжении столетий ученые, философы и поэты приписывали лобным долям главную роль в умственном превосходстве человека над другими животными... Как нередко бывает в истории науки, существенный прогресс начался тогда, когда случайно обнаружились факты, совершенно несовместимые с общепринятыми представлениями.

Эти факты убедительно, хотя и неумышленно, продемонстрировал железнодорожный мастер по имени Финеас Гейдж.

В сентябре 1848 г. Финеас Гейдж, старший мастер бригады дорожников-строителей, получил сквозное ранение головы железной палкой и благодаря этому неожиданно достиг бессмертия. Это не значит, что он самым заурядным способом отправился прямо в рай, ибо он остался в живых. Но именно подробности его выздоровления и послужили основой для той немалой славы, которая выпала на его долю. <...>

В течение часа Гейдж находился в оглушенном состоянии. После чего он смог с помощью сопровождавших его людей пойти к хирургу и по дороге спокойно и невозмутимо рассуждал о дырке в своей голове. В конце концов он оправился от инфекции, развившейся в ране, и прожил еще 12 лет. <...>

Как ни поразителен был счастливый исход столь внушительной травмы, не менее поразительными оказались ее последствия. Поражало в них именно отсутствие резких изменений психики. Гейдж по-прежнему оставался дееспособной личностью; у него не обнаруживалось никакой потери памяти, и он был в состоянии заниматься своим делом. Снижение умственных способностей у Гейджа казалось несоразмерно малым для человека с таким обширным повреждением той самой части мозга, которую издавна считали субстратом высших интеллектуальных процессов.

Некоторые изменения у Гейджа произошли, но они носили совсем не тот характер, какого следовало бы ожидать исходя из существовавших теорий. По-видимому, затронуты были главным образом особенности его личности, а не умственные способности.

До несчастного случая он был тактичным и уравновешенным человеком, хорошим работником; теперь он стал невыдержанным и непочтительным, часто позволял себе грубую брань и мало считался с другими людьми. Он сделался упрямым, но переменчивым и нерешительным. Из-за новых черт характера ему уже нельзя было доверять руководство бригадой. Да он и не проявлял склонности к какому бы то ни было труду - вместо этого он предпочел странствовать, зарабатывая на жизнь тем, что показывал себя и свою травму.

Другие данные о последствиях повреждения лобных долей. Большинство неврологов считают, что наиболее заметными следствиями повреждения лобных долей являются изменения личности.

В свете данных, накопившихся за 100 лет, случай с Финеасом Гейджем выглядит довольно типично.

Человек, который был честолюбивым, хорошо приспособленным, целеустремленным и тактичным, после травмы лобных долей обнаруживает отсутствие внутренних стимулов, безразличие к чувствам других людей, снижение инициативы и организаторских способностей, бестактность и нередко общее тупоумие. Часто наблюдается эйфория. Иногда больной становится чересчур подвижным и говорливым при полном отсутствии творческого мышления, которое могло придать такого рода повышенной активности какую-то ценность. Нередки проявления ребячливости, наивности и эмоциональной несдержанности в форме взрыва смеха, вспышек раздражения и ярости.

Юридическая психология зарождалась и длительное время развивалась в недрах юридической науки и практики. Авторами работ и исследований, как правило, были опытные и думающие юристы, пытавшиеся выйти за рамки формально-правового подхода при решении проблем с преступностью, реально комплексных и тесно связанных с психологией. Большинство этих специалистов-юристов оставались любителями в области психологии. На заре развития юридической психологии такой факт был естественным и оправданным, но в дальнейшем он стал накладывать отпечаток на особенности теоретико-методологических и праксеологических позиций этой отрасли науки.

Положительными сторонами его являлись отчетливо выраженные профессионализм и прикладная направленность, а отрицательной - невысокий научно-психологический уровень. В результате юридическая психология была значительно ближе к юридической науке, чем к психологической. Она представляла собой "психологизирующую юриспреденцию", а не юридическую психологию.

Положение стало меняться к лучшему в последние 10-15 лет, когда появились юристы с хорошей психологической и психологи - с хорошей юридической подготовкой.

Положительные моменты в развитии юридической психологии сохранились, а отрицательные стали преодолеваться. <...>

Представляется более правильным сегодня уточнить соподчиненность конкурирующих терминов, "юридическая психология" - родовое понятие, объединяющее все психолого-юридические построения и изыскания. "Правовая психология", "судебная психология", "криминалистическая психология", "криминологическая психология", "исправительно-трудовая психология", "оперативная психология" и др. - видовые, обозначающие отдельные направления юридической психологии. Уточнение границ стоящего за каждым из них направления исследований будет способствовать и решению вопроса о системе юридической психологии.

Если проанализировать имеющиеся расхождения точек зрения на предмет юридической психологии, то можно сказать, что суть их касается, как ни странно, не "психологической", а "юридической части" предмета. Одни полагают, что понятие "предмет" охватывает психологические аспекты любых вопросов правовой системы общества, вторые - только деятельности правоохранительных органов (юстиции, суда, прокуратуры, органов внутренних дел, адвокатуры); третьи - только органов внутренних дел; четвертые - только судопроизводства. По нашему мнению, поскольку юридическая психология - пограничная отрасль науки, то она должна в "юридической части" понимать предмет так, как понимает свой предмет психологическая наука, а в "психологической части" - так, как понимает свой предмет психологическая наука.

Есть необходимость внести уточнения в понимание того, что именуется психологической частью.

Было бы неверно отрицать пользу исследований, выполненных на юридически значимом материале, но в своих психологических построениях и выводах не выходящих за рамки известных науке положений. Однако особенность психолого-юридического исследования и его особая ценность обнаруживаются лишь при выявлении специфичного в психологической реальности, обусловленного особенностями работы по укреплению правовой системы общества.

Острой для развития юридической психологии выступает проблема разработки специальной методологии и теории. Хотя изложенные выше вопросы относятся к этой проблеме, она ими не исчерпывается.

Методологическим наследием прошлого в современной юридической психологии является подход, который условно можно назвать психолого-комментаторским. Исследования, выполненные в русле этого подхода, характерны тем, что опираются на методологию юридической науки, и представлены юридическими рассуждениями, в канву которых "вкрапливаются" элементарные психологические понятия, или ссылки на исследования по общей и социальной психологии; эти методы типичны для юридического исследования: анализ статистических данных практики, логические построения и в лучшем случае - анкетирование социологического типа. Психологическая глубина, доказательность, методическая и фактическая оснащенность таких исследований сегодня не соответствуют уровню развития психологической науки и требованиям, предъявляемым к психологическому исследованию. Их недостатки - в размывании границ между собственно юридическим и психологическим знаниями, в создании у юристов иллюзии простоты и общедоступности психологического исследования. Последний момент и дал основание отдельным авторам относить юридическую психологию не к психологическим, а к юридическим наукам.

Изложенное не означает, что "психолого-комментаторский подход" сегодня надо осудить или запретить. Но очевидно, что острую актуальность представляет развитие научно-психологического подхода, способного придать юридической психологии новое ускорение.

(Столяренко А.М. Проблемы и пути развития юридической психологии. Психологический журнал, 1988, том 9, N5, с. 75 - 77).

Значительно более правильным в определении предмета науки является однозначное, четкое вычленение тех явлений, которые эта наука должна изучать. Для юридической психологии такими явлениями выступают психологические закономерности правоохранительной деятельности.

Правоохранительная деятельность как совокупная деятельность должностных лиц, обеспечивающая реализацию уголовных и административных законов в процедурах, предусмотренных процессуальным правом, включена в систему отношений общества. <...> Деятельность каждого человека зависит от его места в обществе, конкретных условий и индивидуальных обстоятельств ее протекания.

Применительно к правоохранительной деятельности место ее субъекта в обществе характеризуется специальным набором государственно-властных полномочий и значительным объемом разнообразных обязанностей. Содержание полномочий и обязанностей, их соотношение изменяются на каждом этапе правоохранительной деятельности, что оказывает влияние на протекание психических процессов и состояние субъекта.

Важным фактором воздействия на психическую деятельность лица, осуществляющего правоохранительную функцию, является совокупность признаков правонарушения - проступка или преступления.

Ряд правонарушений приобретают значение фактора, определяющего специфику психологической стороны правоохранительной деятельности, не в силу своей исключительности, а, напротив, вследствие своей распространенности, частоты проявлений, достигающей эмоционально-значимого уровня.

Методы и приемы, используемые в правоохранительной деятельности, не только формируются в ней, но и формируют ее. Духовная жизнь лица, выполняющего правоохранительную деятельность в силу пластичности человеческой психики претерпевает определенные изменения, которые, с одной стороны, продиктованы неоднократным использованием некоторых методов (производственный опыт) и, с другой - сложностью, трудоемкостью, значимостью каждой отдельной производственной операции. Встречающиеся в литературе попытки отнести психологические основы отдельных следственных действий к области криминалистики затрудняют целостное понимание предмета юридической психологии еще в большей степени, чем неточные формулировки, на критике которых они основаны.

Психические качества субъекта правоохранительной деятельности оказывают большое корректирующее воздействие на протекание духовного компонента этой деятельности и на всю деятельность в ее психологическом единстве.

Это положение лежит в основе понимания сущности профессионального мастерства, объясняет влияние уровня умений на результаты правоохранительной деятельности, позволяет ставить и рассматривать проблему профессиональной надежности и пригодности. <...>

Перечисленные факты оказывают заметное влияние на протекание и результаты психических процессов, вносят свой вклад в формирование психических состояний, определяют возникновение психических явлений в правоохранительной деятельности, диктуют ее психологической единство и уникальность. <...>

Таким образом, советская юридическая психология изучает (имеет своим предметом) психологические основы правоохранительной деятельности в их зависимости от:

(Шахриманьян И.К. К вопросу о предмете и структуре советской юридической психологии. Психологический журнал, 1983, том 4, N 6, с. 112-114).

По нашему мнению, объектом юридической психологии являются отдельные типы людей и их общности как субъекты правовой активности в рамках существующих процессов правового регулирования. Предметом же юридической психологии является изучение психологических фактов, закономерностей и механизмов развития и проявления субъектной правовой активности у конкретных типов людей и их общностей, включенных в правовую систему, а также психологическое обеспечение различных видов юридической деятельности.

Выше приведенные определения объекта и предмета юридической психологии, думается, в полной мере отражают суть данной отрасли психологии, которая не означает простого приложения к определенной сфере практики данных психологических исследований, а является системой получения психологических знаний об активности людей в правовой сфере. В этой связи представляются малоконструктивными ведущиеся здесь до сих пор дискуссии о принципиальном противопоставлении ее теоретической и прикладной частей, даже если в некоторых аспектах (целевые установки, методическая сторона исследования и т.д.) порой и имеются существенные различия. В контексте перспектив развития юридической психологии представляется актуальным также подчеркнуть и такой важный момент, что данная область знания, находясь на стыке наук, будет оправдывать свое назначение лишь в том случае, если будет находиться в тесной взаимосвязи со всеми другими фундаментальными и специальными психологическими дисциплинами.

С точки зрения стоящих перед юридической психологией задач она всегда будет тесно переплетаться не только с отраслями психологии, но и всеми видами права, с судебной медициной, психиатрией, с социологией и рядом других наук. Исходя из объекта и предмета юридической психологии как самостоятельной науки представляется целесообразным выделять следующие ее основные задачи:

2. Аналитическая: исследование психологических закономерностей и механизмов развития правосознания, правопослушного поведения и преступных деяний индивидуального и группового характера, психологической стороны процесса исправления осужденных и реадаптации лиц, отбывших наказания, проблем эффективности психологического обеспечения правового регулирования и формирования личности субъектов юридической деятельности.

3. Прогностическая: выработка научно обоснованных предложений о возможной динамике детерминации, психологических закономерностях изменения правосознания и преступности как социальных явлений, о тенденциях развития личности отдельных категорий преступников и преступных групп, экспертно-психологические оценки и прогнозирование эффективности правового регулирования.

4. Практическая: разработка и внедрение рекомендаций юридической психологии, направленных на повышение эффективности правотворческой, правовоспитательной, правоприменительной, правоохранительной и пенитенциарной деятельности, на профессионально-акмеологическое развитие индивидуальных и коллективных субъектов юридического труда, участие специалистов-психологов в юрисдикционном процессе, в проведении судебно-психологических экспертиз, психологического консультирования и психокоррекционной работе с девиантными людьми. Рассмотренные выше основные задачи являются отражением общих функций науки юридической психологии. Ее дальнейшее развитие, обусловленное внешними социальными заказами из юридической практики и внутренними предметно-логическими закономерностями как области психологического знания, будет приводить, думается, к уточнению задач, причем как текущего, так и перспективного характера.

(Поздняков В. М. Методологические и теоретические основы юридической психологии. - Рязань, Рязанский институт права и экономики МВД РФ, 1997, с. 13-15)

Личность - общественный индивид, объект и субъект исторического процесса. Поэтому в характеристиках личности наиболее полно раскрывается общественная сущность человека, определяющая все явления человеческого развития, включая природные особенности. <...>

Формирование и развитие личности определено совокупностью условий социального существования в данную историческую эпоху. Личность - объект многих экономических, политических, правовых, моральных и других воздействий на человека общества в данный момент его исторического развития, следовательно, на данной стадии развития данной общественно-экономической формации, в определенной стране с ее национальным составом.

Лишь охарактеризовав основные силы, воздействующие на формирование личности, включая социальное направления образования и общественного воспитания, т. е. определив человека как объект общественного развития, мы можем понять внутренние условия его становления как субъекта общественного развития. В этом смысле личность всегда конкретно-исторична, она продукт своей эпохи и жизни страны, современник и участник событий, составляющих вехи истории общества и ее собственного жизненного пути. Подобно тому как не существует внесоциальной личности, так нет и внеисторической личности, не относящейся к определенной эпохе, формации, классу и определенному слою, национальности и т.д. Именно в этом социально-историческом смысле, относящемся к ее сущности, личность всегда конкретна... Поэтому изучение личности неизбежно становится историческим исследованием не только процесса ее воспитания и становления в определенных социальных условиях, но и эпохи страны, общественного строя, современников, соратников, сотрудников или, напротив, противников - в общем, соучастников дел, времени и событий, в которые была вовлечена личность.

Биографическое исследование личности, ее жизненного пути и творчества есть род исторического исследования в любой области знания - искусствознания, истории науки и техники, психологии и т.д.

Периодизация жизненного пути и основные вехи деятельности в биографических исследованиях отправляются в хронологических рамках эпохи и фазы ее развития в данной стране. Иначе и невозможно построить цельную биографическую картину жизни человека, в которой история является не только фоном и канвой для узоров биографии, но и основным партнером в жизненной драме человека. Как соучастник исторических событий и член общностей, являющихся субъектами социальных процессов, личность характеризуется определенной глубиной осознания и переживания исторического процесса, "чувством истории", как можно было бы назвать такое переживание.

Историческое, социологическое и социально-психологическое исследование личности составляет в настоящее время единый и основной путь ее изучения, определяющий собственно психологическое исследование...

Это означает, между прочим, что в эмпирических исследованиях современных психологов, несмотря на наличие многих теоретических расхождений, достигнут определенный уровень объективного понимания личности в системе социальных связей и отношений, начиная от связей в малых группах и коллективах и кончая целыми культурами, обществами, эпохами. Если оценивать общее положение теории личности в зарубежной социологии, социальной психологии и психологии, то необходимо признать, что субъективистские концепции (психоаналитические и т.п.) все меньше используются в качестве рабочих принципов в конкретных исследованиях личности. Идея социальных взаимозависимостей как основы динамической структуры личности приобрела общее значение для различных направлений социологической и психологической теории личности. Однако в самом понимании этих взаимозависимостей, конечно, имеются коренные различия, так как для многих буржуазных ученых характерны абстрактно-социологические и индивидуалистические концепции. <...>

Личность, как мы хорошо знаем, не только продукт истории, но и участник ее движения, объект и субъект современности. Быть может, наиболее чувствительный индикатор социальных связей личности - ее связь с современностью, с главными социальными движениями своего времени. Но эта связь тесно смыкается с более частным видом социальных связей с людьми своего класса, общественного слоя, профессии и т.д., являющимися сверстниками, с которыми данная личность вместе формировалась в одно и то же историческое время, была свидетелем и участником событий, о которых младшие будут знать лишь из преданий, литературы и т. д. Формирование общности поколения зависит от системы общественного воспитания. Принадлежность к определенному поколению всегда является важной характеристикой конкретной личности.

С началом самостоятельной общественно-трудовой деятельности строится собственный статус человека, преемственно связанный со статусом семьи, из которой он вышел. Под влиянием обстоятельств жизни и исторического времени собственный статус может все более отдаляться от старого статуса и преодолевать старый уклад жизни, сохраняя, однако, наиболее ценные традиции.

Сочетание черт относительной устойчивости и преобразований в связи с развитием всего общества характерно для статуса. Положение личности в обществе определяется системой ее прав и обязанностей, их соотношением, реальным обеспечением прав личности со стороны данного общества и реальным осуществлением обязанностей по отношению к обществу со стороны личности. <...>

Многообразные позиции личности, сочетающие объективные и субъективные ее характеристики, строятся на основе ее статуса, Но могут его преобразовать или, напротив, закрепить в зависимости от эффектов деятельности.

Статус личности объективен и осознается ею частично или целостно, инадекватно или адекватно, пассивно или активно (человек или приспосабливается к нему, сопротивляясь и борясь со сложившимся положением, или, напротив, защищает его и свои права). <...>

Научное исследование статуса личности должно включать изучение реального экономического положения (/имущественную характеристику, общий заработок семьи, обеспеченность жильем, реальный бюджет в соотношении со структурой потребления), политически-правового положения как определенного баланса прав и обязанностей гражданина, члена организации макро- и микроколлективов, трудовой профессиональной характеристики (положения человека в системе квалификаций, специальностей, объема труда и трудоспособности человека), образовательного статуса, положения семьи данного человека и положения личности в своей семье.

Национальные, религиозные и другие особенности человека должны учитываться в связи с общей структурой данного общества (однородного или неоднородного в национальном отношении), наличием или отсутствием господствующей религии, наличием или отсутствием прав личности на атеизм и т.д.

Исследование статуса личности имеет важное значение для определения ее социальных функций - ролей, которые рассматриваются вообще как динамический аспект статуса, реализация связей, заданных позициями личности в обществе. Не в меньшей степени статус личности, сходный со статусами одних и противоположный статусам других людей в микросреде и более крупных общественных образованиях, имеет значение для формирования и переживания человеком общности с другими людьми, генезиса коллективных начал поведения и чувства "Мы", идентифицируемого с определениями этой общности как "Мое - наше". <...>

Осознание статуса, как и осознание бытия вообще, невозможно вне и без деятельности человека, без практического отношения его к бытию, тем более, что многие компоненты статуса не заданы общественной средой, а производятся в самом процессе человеческой деятельности. Однако любая деятельность в целом и в отдельном своем акте (действии) осуществляется в соответствии с ролью человека в данной системе отношений, опосредствующих действительность, с процедурами поведения, предписываемыми этой ролью, - общественной функцией человека в данной ситуации.

Профессионально-трудовая деятельность всегда осуществляется совместно с тем или иным общественным поведением, которое оказывает определенное регулирующее влияние на развитие этой деятельности.

Теоретическая установка является собственно лишь тенденцией, которая, так же как все остальные установки, никогда не встречается у живого человека совершенно изолированно, в абсолютно законченном ценностном соответствии.

Чисто теоретический человек - это всего лишь конструкция. В реальном мире его никогда не будет, хотя он обладает своей внутренней логикой, к которой будет приближаться живой человек, а именно, если у него с выраженной односторонностью господствует познавательная установка. Какова же эта установка?

Теоретический человек в чистом виде, знает лишь одну страсть: страсть к проблеме, вопросу, которая ведет к объяснению, установлению связей, теоретизированию. Его переживания оторваны от реальной жизни: он может отчаяться от невозможности познать, ликовать из-за чисто теоретического открытия, будь это даже то открытие, которое убивает его. Он изнуряет себя как психологическое существо ради порождения чисто идеального мира закономерных связей. Для него имеет ценность лишь чистота методов познания - истина любой ценой. Мир для него - это бесконечное производство сущностей и система отношений зависимости.

С помощью этого представления он преодолевает зависимость от момента. Он живет в мире без времени, его взгляд проникает в далекое будущее, иногда охватывает целые эпохи; погружаясь в них, он связывает прошедшее и будущее в закономерный порядок, создаваемый его духом. Его Я причастно к вечности, светящейся в непреходящей ценности его истин. В практическое поведение он также вносит систему, которая отсутствует у существ, живущих моментом, руководимых инстинктами. В равной мере он соединяет в себе предметность, необходимость, всеобщую закономерность и логику. В наиболее естественном и чистом виде эта форма жизни воплощается в профессиональных ученых, которые, как правило, приходят к постановке своих жизненных задач в результате свободного интереса.

Но предварительные ступени такого рода духовной организации встречаются и независимо от профессиональной принадлежности, и, возможно, на них гораздо отчетливее выступают структурные особенности типа, чем у больших ученых, которые часто являются очень сложными натурами.

Экономический человек - это не обязательно человек, связанный с производством. Самое главное то, что основным мотивом, определяющим самые различные сферы личности и характер ее бытия, является мотив полезности.

Итак, в самом общем плане экономическим человеком является тот, кто во всех жизненных связях на первое место ставит полезность. Все для него становится средством поддержания жизни, борьбы за существование и наилучшего устройства своей жизни.

Он экономит материал, силы, время - только бы извлечь из этого максимальную пользу. Вернее было бы назвать его практичным человеком, так как с понятием экономики связана и вся область техники. Смысл же его действий не в самой деятельности, а в его полезном эффекте. Греки назвали бы его" делающим", но не деятельным.

Произведение искусства может родиться только в душе эстетически переживающей: лишь из внутреннего видения вырастает непосредственно данный созерцанию предмет искусства, и лишь из внутреннего ритма души рождается музыка.

Чисто эстетическому поведению несвойственно вожделение. Непосредственно соприкосновение с миром всегда болезненно, связано с борьбой за существование. Но есть второй мир, где боль так же сладка, как и веселье, страдания так же одухотворены, как и радость: это мир фантазии. Мы знаем, что есть люди, окружающие себя подобными фантазиями, сквозь которые они и воспринимают действительность. Но если чувство удовлетворения от этих фантазий является единственным переживанием, то в этом не содержится ничего от поэтики, от эстетического. Только в том случае, если душа выступает как формирующая сила, дающая цвет, форму, ритм, мы имеем тип эстетического человека. Суть его наиболее коротко можно сформулировать как стремление к оформленному выражению своих впечатлений.

Эстетический человек обладает собственным органом миропонимания: особой способностью предвидения или проникающей интуицией. Для теоретика люди подобного сорта - мечтатели, романтики. Для последнего природа представляет собой систему функциональных уравнений или комплекс понятийно определяемых энергий. Что касается экономических ценностей, то принцип полезности и эстетический взгляд противостоят друг другу. Приписывание полезности эстетическому разрушает его сущность.

Эстетический человек, так же как и теоретический, беспомощен перед лицом экономических условий жизни.

При рассмотрении эстетического типа мы имеем в виду не столько деятелей искусства, создающих материальные произведения, сколько людей, творящих самих себя, обладающих внутренней структурой эстетического типа.

Людей относящихся к эстетическому типу, можно рассмотреть с точки зрения того, является ли для них наиболее важной красота души, или же их внутренняя жизнь сосредоточена на природе, или же, наконец, они чувствуют красоту только в завершенных формах конкретных произведений искусства.

Важным является различие между творящей эстетической натурой и натурой наслаждающейся.

Аргументом против выделения социального человека как особой формы жизни могло бы быть утверждение, что он не обладает никаким собственным содержанием. В самом деле, всякое общество исповедует экономические или теоретические, эстетические или религиозные ценности или же все эти ценности одновременно. Мы, однако, видели в первой части, что для социального поведения характерен особый акт, а именно обращенность к чужой жизни и чувство себя в другом. Особая жизненная форма, которую мы назвали социальной, возникает, когда эта потребность в самоотречении ради другого становится ведущей жизненной потребностью. Все духовные акты, имеющие отношение к прагматике, целиком исключатся, так как в них определяющим является не социальный момент, а какие-то другие, например экономические или политические. Только если социальная установка является организующим принципом душевной жизни, она становится предметом нашей характерологии.

Власть представляется прежде всего общественной формой, в которой могут быть отражены четыре содержательные сферы ценностей. Один может подчинить другого или благодаря своему уму и знаниям, или экономическим и техническим средствам, имеющимся в его распоряжении, или благодаря внутреннему богатству и законченности своей личности, или, наконец, благодаря религиозной вере, воспринимаемой другим как божья благодать. Власть всегда заключается в одной из этих форм. Особый случай, когда человек направлен не на одну из этих ценностей, а главным для него становится могущество само по себе. Власть можно определить как способность, а также стремление делать собственную ценностную направленность ведущим мотивом других людей.

Поэтому все проявления отношений, основанные на власти, носят стиль, который можно было бы назвать политическим в широком смысле слова. В связи с этим людей, ведущей ценностью которых является власть, мы будем называть политическими, пусть даже отношения, в которые они включены, и не являются политическими в прямом смысле.

Как это ни парадоксально, можно говорить об активных и пассивных политических натурах. Одни стремятся к высокому социальному статусу и только тогда, в качестве вождей, в лучах славы чувствуют себя на своем месте. Другие, напротив, не могут ориентироваться в жизни без руководства. Они несамостоятельны в своих вкусах, действиях, суждениях, мировоззрении. Особый тип эта форма жизни образует, когда потребность в опоре определяет бытие и выражается в служении и подражании другому.

В формах политического типа всегда играет роль еще один момент, связанный с происхождением власти и отношений зависимости. На одном полюсе находится чисто физическая власть, на другом - власть, опосредствованная духовно. Между ними обеими находится еще одна сила, которую нельзя назвать духовной, хотя она играет большую роль в политико-социологической сфере, - это сила привычки. Происхождение дает права. Вера в эту связующую власть характерна для политической натуры. Право господства, основанное на происхождении, считается само собой разумеющимся, пусть оно даже давно потеряло свой смысл и основания. Поэтому, наряду с физическими и духовными политическими натурами, мы выделили натуры, детерминируемые традициями.

Религиозный человек - это тот, чья духовная структура постоянно и вся целиком направлена на достижение высшего переживания ценностей. Из нашего определения сути религиозности следует, что имеются три основные формы религиозного типа, третья из которых на самом деле находится между двумя остальными и имеет еще целый ряд более четких проявлений.

Различение проводится на основании того, в каком отношении находятся ценности, о которых мы уже говорили, к общему смыслу жизни: позитивном, негативном или смешанном (как позитивном, так и негативном). Если все жизненные ценности переживаются как стоящие в позитивном отношении к высшему смыслу жизни, мы имеем имманентного мистика; если же они ставятся в негативное отношение, то возникает тип трансцендентного мистика. Если же они оцениваются частью позитивно, частью негативно, то возникает дуалистическая религиозная натура.

(Spranger E. Lebensformen, 3 aufl. B., 1922).

Помимо предметов, необходимых для существования человека, в которых он испытывает потребность, без которых его существование или вообще, или на данном уровне невозможно, существуют еще и другие, наличие которых, не будучи объективно в строгом смысле необходимым и не испытываясь субъективно как потребность, представляет для человека интерес. Над потребностями и интересами возвышаются идеалы.

По мере того как тенденции опредмечиваются, т.е. определяется предмет, на который они направляются, они осознаются и становятся все более сознательными мотивами деятельности, более или менее адекватно отражающими объективные движущие силы деятельности человека. Поскольку тенденция обычно вызывает деятельность, направленную на удовлетворение вызвавшей ее потребности или интереса, с ней обычно связываются намечающиеся, но заторможенные двигательные моменты, которые усиливают динамический, направленный характер тенденций.

Проблема направленности - это прежде всего вопрос о динамических тенденциях, которые в качестве мотивов определяют человеческую деятельность, сами в свою очередь определяясь ее целями и задачами. Направленность включает два тесно между собой связанных момента;

Между тем уже направленность, выражающаяся во влечениях, фактически порождается потребностью в чем-то, находящемся вне индивида. И всякая динамическая тенденция, выражая направленность человека, всегда заключает в себе более или менее осознанную связь индивида с чем-то, находящимся вне его, взаимоотношение внутреннего и внешнего.

В отличие от интеллектуалистической психологии, все выводившей из идей, из представлений, мы выдвигаем, отводя ей определенное, отграниченное место, проблему тенденций, установок, потребностей и интересов, как многообразных проявлений направленности личности.

Однако мы при этом расходимся в ее разрешении с течениями современной зарубежной психологии, которые ищут источник мотивации лишь в недоступных сознанию темных "глубинах" тенденции, не меньше, если не больше, чем с интеллектуалистической психологией, которая эту проблему игнорировала.

Мотивы человеческой деятельности являются отражением более или менее адекватно преломленных в сознании объективных сил человеческого поведения. Самые потребности и интересы личности возникают и развиваются из изменяющихся и развивающихся взаимоотношений человека с окружающим его миром. Потребности и интересы человека поэтому историчны; они развиваются, изменяются, перестраиваются; развитие и перестройка уже имеющихся потребностей и интересов сочетаются с появлением, зарождением и развитием новых. Таким образом, направленность личности выражается в многообразных, все расширяющихся и обогащающихся тенденциях, которые служат источником многообразной и разносторонней деятельности. В процессе этой деятельности мотивы, из которых она исходит, изменяются, перестраиваются и обогащаются все новым содержанием.

(Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. Изд. 2-е - М.: Учпедгиз, 1946, с. 623-626)

При установлении основных понятий учения об одаренности наиболее удобно исходить из понятия "способность".

Три признака, как мне кажется, всегда заключаются в понятии "способность" при употреблении его в практически разумном контексте.

Во-первых, под способностями разумеются индивидуально-психологические особенности, отличающие одного человека от другого; никто не станет говорить о способностях там, где дело идет о свойствах, в отношении которых все люди равны. В таком смысле слово "способность" употребляется основоположниками марксизма-ленинизма, когда они говорят; "От каждого по способностям".

Во-вторых, способностями называют не всякие вообще индивидуальные способности, а лишь такие, которые имеют отношение к успешности выполнения какой-либо деятельности или многих деятельностей.

Такие свойства, как, например, вспыльчивость, вялость, медлительность, которые, несомненно, являются индивидуальными особенностями некоторых людей, обычно не называются способностями, потому что не рассматриваются как условия успешности выполнения каких-либо деятельностей.

В-третьих, понятие "способность" не сводится к тем знаниям, навыкам и умениям, которые уже выработаны у данного человека. Нередко бывает, что педагог не удовлетворен работой ученика, хотя этот последний обнаруживает знания не меньшие, чем некоторые из его товарищей, успехи которых радуют того же самого педагога.

Свое недовольство педагог мотивирует тем, что ученик работает недостаточно; при хорошей работе ученик, "принимая во внимание его способности", мог бы иметь гораздо больше знаний. <...>

Когда выдвигают молодого работника на какую-либо организационную работу и мотивируют это выдвижение "хорошими организационными способностями", то, конечно, не думают при этом, что обладать "организационными способностями" - значит обладать "организационными навыками и умениями". Дело обстоит как раз наоборот: мотивируя выдвижение молодого и пока еще неопытного работника его "организационными способностями", предполагают, что, хотя он, может быть, и не имеет еще необходимых навыков и умений, благодаря своим способностям он сможет быстро и успешно приобрести эти умения и навыки.

Эти примеры показывают, что в жизни под способностями обычно имеют в виду такие индивидуальные особенности, которые не сводятся к наличным навыкам, умениям или знаниям, но которые могут объяснять легкость и быстроту приобретения этих знаний и навыков. <...>

Мы не можем понимать способности... как врожденные возможности индивида, потому что способности мы определили как "индивидуально-психологические особенности человека", а эти последние по самому существу дела не могут быть врожденными.

Врожденными могут быть лишь анатомо-физиологические особенности, т.е. задатки, которые лежат в основе развития способностей, сами же способности всегда являются результатом развития.

Таким образом, отвергнув понимание способностей как врожденных особенностей человека, мы, однако, нисколько не отвергаем тем самым того факта, что в основе развития способностей в большинстве случаев лежат некоторые врожденные особенности, задатки.

Понятие "врожденный", выражаемое иногда и другими словами - "прирожденный", "природный", "данный от природы" и т.п., - очень часто в практическом анализе связывается со способностями. <...>

Важно лишь твердо установить, что во всех случаях мы разумеем врожденность не самих способностей, а лежащих в основе их развития задатков. Да едва ли кто-нибудь и в практическом словоупотреблении разумеет что-нибудь иное, говоря о врожденности той или другой способности. Едва ли кому-нибудь приходит в голову думать о "гармоническом чувстве" или "чутье к музыкальной форме", существующих уже в момент рождения. Вероятно, всякий разумный человек представляет себе дело так, что с момента рождения существуют только задатки, предрасположения или еще что-нибудь в этом роде, на основе которых развивается чувство гармонии или чутье музыкальной формы.

Очень важно также отметить, что, говоря о врожденных задатках, мы тем самым не говорим еще о наследственных задатках. Чрезвычайно широко распространена ошибка, заключающаяся в отождествлении этих двух понятий. Предполагается, что сказать слово "врожденный" все равно, что сказать "наследственный".

Такого рода нечеткость или невыдержанность терминологии имеет принципиальное значение. В термине "наследственный" содержится определенное объяснение факта, и поэтому-то употреблять этот термин следует с большой осторожностью, только там, где имеются серьезные основания выдвигать именно такое объяснение.

Итак, понятие "врожденные задатки" ни в коем случае не тождественно понятию "наследственные задатки". Этим я вовсе не отрицаю законность последнего понятия. Я отрицаю лишь законность употребления его в тех случаях, где нет веских доказательств того, что данные задатки должны быть объяснены именно наследственностью.

Далее, необходимо подчеркнуть, что способность по самому своему существу есть понятие динамическое, способность существует только в движении, только в развитии. В психологическом плане нельзя говорить о способности, как она существует до начала своего развития, так же как нельзя говорить о способности, достигшей своего полного развития, закончившей свое развитие. <...>

Приняв, что способность существует только в развитии, мы не должны упускать из виду, что развитие это осуществляется не иначе, как в процессе той или иной практической или теоретической деятельности.

Не в том дело, что способности проявляются в деятельности, а в том, что они создаются в этой деятельности. <...> Далее надо помнить, что отдельные способности не просто сосуществуют рядом друг с другом и независимо друг от друга. Каждая способность изменяется, приобретает качественно иной характер в зависимости от наличия и степени развития других способностей.

Исходя из этих соображений, мы не можем непосредственно переходить от отдельных способностей к вопросу о возможности успешного выполнения данным человеком той или другой деятельности. Этот переход может быть осуществлен только через другое, более синтетическое понятие. Таким понятием и является "одаренность", понимаемое как качественно своеобразное сочетание способностей, от которых зависит возможность достижения большего или меньшего успеха в выполнении той или другой деятельности.

Своеобразие понятий "одаренность" и "способности" заключается в том, что свойства человека рассматриваются в них с точки зрения тех требований, которые ему предъявляет та или другая практическая деятельность. Поэтому нельзя говорить об одаренности вообще. Можно только говорить об одаренности к чему-нибудь, к какой-нибудь деятельности. Это обстоятельство имеет особенно важное значение при рассмотрении вопроса о так называемой "общей одаренности"...

То соотнесение с конкретной практической деятельностью, которое с необходимостью содержится в самом понятии "одаренность", обусловливает исторический характер этого понятия. Понятие "одаренность" лишается смысла, если его рассматривать как биологическую категорию. Понимание одаренности существенно зависит от того, какая ценность придается тем или другим видам деятельности и что разумеется под "успешным" выполнением каждой конкретной деятельности.

(Теплов Б. М. Проблемы индивидуальных различий. - М.; Изд-во АПН РСФСР, 1961, с. 9-20)

Формирование ценностно-нормативной сферы личности

Усвоение ценностей и норм есть результат процесса социализации, который протекает отчасти стихийно, отчасти целенаправленно в различных формах воспитания. Известно три пути "трансляции" культуры в смысле передачи социального опыта;

Цельность и системность человеческой личности определяют то положение, что усвоение правовых ценностей, правовых норм, стандартов правового поведения идет последовательно по жизненным циклам в неразрывном единстве общего процесса социализации. <...>

Социальные нормы являются имманентной частью любой сферы социализации личности. Процесс их интериоризации предполагает;

• знание и понимание норм (познавательный аспект),
• оценку норм как справедливых (аксиотический аспект),
• признание норм обязывающими субъекта (деонтический аспект),
• способность субъекта действовать соответственно нормам (поведенческий аспект).

В процессе формирования личности происходит освоение определенных типов поведения путем познания норм, выработки определенных к ним оценочных отношений, усвоения их как собственных правил и использования соответствующих образцов в практической деятельности. <...>

Между тем наши эмпирические исследования отмечают массовый характер внутренней солидарности граждан с подавляющим большинством правовых норм и практикой их применения.

Изучение мотивации правомерного поведения подтверждает, что ведущими стимулами являются согласие, одобрение, поддержка установленных правил и стойкая привычка их исполнения.

Противоположную картину мы наблюдаем при исследовании различных категорий преступников, для которых оказалось характерным внутреннее неприятие правоохраняемых ценностей; негативное и отчужденное отношение к отдельным элементам правовой системы и правоохранительным органам, а у рецидивистов - глобальная противоправная ориентация.

(Ратинов А. Р. Психология личности преступника. Ценностно-нормативный подход. В сб. "Личность преступника как объект психологического исследования" - М.;1979, с. 12-14, 15).

Для познания закономерностей, определяющих поведение лица в конкретной преступной группе важно иметь четкое представление о закономерностях формирования и функционирования преступных групп.

Лишь уяснив закономерности формирования и функционирования преступных групп, можно выявить цели и интересы каждого члена преступной группы, предугадать его поведение в критический момент - в период разоблачения группы, ареста и привлечения к уголовной ответственности ее участников.

Преступная группа - это определенный итог, закономерный результат развития отношений людей. В формировании и функционировании всех типов и видов преступных групп имеется нечто общее. Вместе с тем проявляется и особенное, обусловленное типом и видом конкретной преступной группы, своеобразием личного состава, социально-демографической характеристикой, целью преступной деятельности, сферой функционирования и другими обстоятельствами.

Общими закономерностями формирования и функционирования преступных групп, на наш взгляд, являются;

(Быков В.М. Криминалистическая характеристика преступных групп - Ташкент, 1986, с. 18-19).